Избранная лирика

Жизнь пройдена. Октябрь…
И птицам перьепалым
Уже в который раз
подумалось — на юг.
Романсы поездов
наскрипывают шпалы,
И топчутся ветра
по мокрому белью.

По тёмным берегам
лежат сиротки-лодки.
В сарае — поплавки,
в запое — рыбаки.
В полях цветёт костёр.
Он маленький и кроткий.
Его пугает ночь
по имени Низги.

— Ну, что же ты, малыш?..
Нам нечего страшиться.
Таков удел огня —
когда-то догореть.
Так солнце обожжёт
высокую пшеницу,
Чтоб зёрна обратить
в упитанную снедь…
…
И дальше гаснут дни…
И в хмурости высокой
Есть мудрость и любовь
к неведомым краям.
Срываются дожди
на откровенных окнах.
За ними — шум и гам
остаточных дворян.

Они ушли в себя —
в народ они не вышли.
Им осень не понять.
Их осень не поймёт.
И грезится Париж
в безлюдном запарижье…
Как жить — не разрешить.
Как сгинуть — невдомёк…

Жизнь пройдена. Октябрь…
Октябрь — такая веха,
Когда изводит их
рутинный скукаин.
И вносят в сад Содом,
и тешатся утехой…
Но — пройдена… Октябрь —
жестокий исполин.
…
Он сплином точит тех,
что вечно пустотелы,
Что сердцем ищут ночь,
бегут от очага.
Для полых в житие —
Октябрь — десятый демон.
Хранит для их сердец
оранжевый наган,

Но милостив к иным,
не склонным к полнолунью.
И карой для них —
чуть чувственный укор.
Проводит их листва —
древесною ведуньей —
В немыслимый, как Бог,
пылающий простор,

Где всё застыло сном,
лишь тронешь — и проснёмся…
Но позже… А пока —
плетутся облака.
И льётся по ветвям
расплёсканное солнце.
Душе — светлым-светло
в ажуре лозняка.

И дерево — свеча,
ещё томится верой,
Укрыв последний лист
ветвистою рукой.

Жизнь пройдена, Октябрь!..
Конец прекрасной эры!..
Минует жизнь твоя,
Но сменится другой.

Чугунное небо… Стеклянная осень…
Всё вдребезги ныне: и люди, и листья.
По жёлтым осколкам — незваною гостьей —
Крадётся прохлада с улыбкою лисьей.
…
Вдыхается жатва в аорты растений.
Вплетаются косы в пшеничные нивы.
Глаза стихотворцев томят словиденья.
Качаются парки в железных заливах.

И шествует ливень ногами босыми
По треснувшей глади лесных водоёмов.
Меж ним и глазами — взаимная сырость.
Окно небосвода — в оконных проёмах,

Где стылые дали из алого ситца
Лишь ангелов любят и змеев бумажных.

И если случится, что что-то случится,
То это, наверно, не так уж и важно.

А суть оказалась бревенчатой.
Простой, как стакан молока.
Ведь ангел — похожий на женщину —
Уснул у меня на руках.

И комната — белая-белая,
Где так высоко-высоко, —
Сама по себе — колыбельная.
Не страшно в такой — на покой…

Цветы на столе — цветомузыка:
Горят огоньки-миганьки.
Ведь солнце вечернее — русое —
Надело златые коньки.

Философы мучают истину.
Поэты — масштабы строки.
Бессмысленно…
Всё так бессмысленно,
Когда нет руки для руки.

Большое дерево — свеча…
Стоит свеча в таких лучах,
Что не понять её глазами!..
Так смотрит плач на палача.
…
Мне ничего уже не нужно:
Ни тех деревьев, ни свечей…
Ни старых ссор, ни юной дружбы,
Ни всеневидящих очей…

Ни Бог! Ни древо! Ни свеча! —
Не мне стоять в таких лучах…

Но мне — как всем — плечами верить
В существование Плеча.

Это странно, вот так —
Говорить, говорить
И — внезапно для всех —
Замолчать, замереть,

Ощутив, как тебе
Улыбается смерть
С арабесок витрин,
С беспланетных орбит.

— Что случилось, скажи?
Заболел, расскажи?
— Всё в порядке.
Хотя…
Я не знаю.
Хотя…
Понимаете, мне
Померещилась жизнь.
— Вот дитя!
Жизнь пройдёт.
Это сущий пустяк…
…
Перестанешь считать
Сигареты и дни.
Только правда болит.
И болит.
И болит.
Говорят — индивид.
Говорят — прогорит.
Фыркнут — дурь в голове,
А присмотришься — нимб.

Вызывают врача.
Постучит по плечам:
— О, голубчик, у вас
Двусторонний крылазм.
— Это тянет в полёт…
— Ничего, заживёт.
Вот пустынник для вас,
Вот вам гриф и койот.
…
Станешь первым рабом,
Кто узрел кандалы.
Покидаешь Христом
Грот своих плащаниц.
Ты в нём тысячу лет
Был разносчиком лиц.
И к себе самому
Обращался на «вы».

И всё реже тебя
Поглощает метро,
Ибо сложно в толпе
Не отбросить перо.
— Что случилось, скажи?
Заболел, расскажи?
— Понимаете, я
Исповедую жизнь…

— Мама, кто это там
В голубой высоте?
— А, вот это? Да так…
Человек полетел.

Просто однажды
Он стал одуванчиком белым…

Шёл на работу,
И вдруг —
Как-то всё
Полетело.

День был обычным.
Как белки —
Крутились законы.
Просто однажды
Ему захотелось другого.

Шёл одуванчик,
А люди искали подсмыслы.

Он улыбался.
Светился.
Что вышло,
То вышло.

Даже не думал
Быть ни на кого
Не похожим.

Слушал созвездья —
Обычная стереокожа.

Кто-то потребовал
Паспорт, страховку и веру.
Только пушистому —
Всё эфемерно.

— Дай нам совета.
— Совета?
Послушайте ветер.
Я — одуванчик, а не
Проповедник.

Сам удивлялся тому,
Что владеет латынью.
Солнце катилось навстречу
Пылающей дыней.

«Встаньте же, нищие,
Нищие духом…»

Пел одуванчик.
И все ему —
Ситцевым пухом.
…
Шли за ним толпы.
Зачем, почему —
Неизвестно.
Он — одуванчик,
А это уже —
Интересно.
…
Вышли на поле —
И дети, и взрослые дети.

Просто смотрели.
И слушали,
Слушали
Ветер.

Питер.
Предзимье.
Снежинки сбиваются в стаю.
Остров Васильевский
кажется необитаем.
Каменный лев нас проводит
до пристани сонной.
В 1:25 разведёт
три столетья Дворцовый.

Пальцы твои согреваю —
И воздух толчками.
Первое белое золото
под каблучками.
Не успеваем.
Застынем на северной Эльбе.
Полночь не верит
в метро, тишину и троллейбус.

— Дай мне ладошки…
Бутоном их медленно сложишь…
— Думай, Любимая,
только о самом хорошем…
Средь цветомузыки города —
светоотдача…
Снегом укроет нас…
Снегом горячим…

Стрелки часов разведёт,
как мосты неизвестный.
По арабескам булыжников
выйдем на Невский.
Он — океан,
и скользят
по асфальту шаланды…
Спас на Крови
загляделся
в канал Александра.

Вечные волны,
кого повидать вы успели?
Многие в вас засмотрелись
в промозглую темень.
Дети Горгоны.
Расхристаны синие косы.
Вы отвечаете тем,
чья стезя — под вопросом…

Нас не настигнет
стрела водосточного лука.
Мы глубину ощущаем
в пространстве друг друга.
Смотрит с колонны
на город небесный прохожий.
Чувствую, как ты 
становишься мраморнокожей…

Я узнаю в тебе
царствие лавра и лиры —
Гиперборейскую зодчую
Белой Пальмиры.
Ты амазонкой вторгалась
в балтийские джунгли.
Шли за тобой два атланта —
Granid и Chugungos.

Позже являлась поэтам
меж столиков пьяных.
Только ли много возьмёшь
с их сердец оловянных?..
Приторно-лживо
хорейное их верещанье…
Тот, кто любил, —
в том так много…
Так много молчанья…
_______
Мы возвращаемся…
В окнах
рассвета экспрессия.
Это предел.
Наш предел
равновесия…
Знаешь,
не хочется слов
пятикнижного,
сложного…
Просто любить…
Если можно,
То больше
Возможного

И тёплый дождь,
и улица босая,
Должны — спасть,
но видишь — не спасают…
Седой весне мерещится Гренада.
Нет, не грущу… Уходишь —
Значит, надо.

Ключи возьмёшь?..
Всё связано ключами.
Ты позвонишь?..
Ну, что ты,
в чём «печальный»?..
А сам — креплюсь,
Пружинами — прямая.

Я
е-л-е
сде-ржи-ва-ю
э-то,
по-ни-ма-ешь?!

Уже плевать
на собственную гордость.
Спалить вокзал!
Закрыть аэропорты!
И пусть — поверженным,
Пусть гибнущим спартанцем —
Но я прошу тебя.
Молю тебя!..
Останься.

Да —
Независимый.
Зависимый…
Не помню…
Душа изрезана
терновниками комнат.
Здесь звёзды выдохлись
до чёрных многоточий…

А мне бы — воздуха…
Пожалуйста!
Глоточек…

Ты можешь сдать меня
Земле, другой планете!
Но это всё
Не властвует над Этим!
В нём — очи льва
И поступь фараона.

Побудь хоть несколько!
Хоть — пару миллионов…

Но ты молчишь…
И этот мир — окаменевший.
Вне оцеплений Петербург —
Свободен Невский.
Растаешь нотами
В немом автомобиле…
_______
И я не знаю, как упасть,
Когда — убили…

В Петербурге — зима.
Холод мраморных статуй.
Что ни путник, то — Блок,
что ни птица, то — ворон.
И встречает Нева
индевеющим взором
Караван холодов
у седой небострады.

Зарычала метель
белозубою пумой.
На санях Город-Сан —
Город стылого солнца.
Он придумал тебя.
Ты — его передумал.
Монолитный Питон…
Вас прославят питонцы!

Выйдешь в прорубь дверей —
темень воет в парадных.
Измельчала любовь —
стены в женских засосах.
И от века разит
чем-то денатуратным.
Если в муз не стрелять —
то стрелять папиросы.

Это тот же фонарь!
Это те же аптеки!
Не желаешь гореть —
пламя пеплом залечат.
Душу тянет в снега.
Далеко ли?.. Далече…
О, я вас не писал,
окаянные теги!..
_______
Лишь безмолвный ампир
моё сердце утешит:
Своды старых богинь,
образа с поволокой.
Проезжает Зима
белоснежным кортежем…
Улыбнись мне в ответ,
Чернокнижница рока!

Ночь происходит…
Стемнело во мне и окне.
Дождь затяжной
из деревьев выстукивал лето…
В городе S,
где мерцает холодная N,
Может быть, спит человек,
состоящий из света.

Здесь — никого…
Только ангелы звёзды клюют.
Я далеко, даже дальше,
чем можно уехать.
Белое море в прожилках
коралловых вьюг
Кафки о звуках
читает голодному эхо.

До сентября в перелеске
скончалась зима.
В девственных рощах
умолкли колибри-снежинки.
Может, уснула…
И грезится маленький мак
В западных окнах
помпезного Санта-Майринка.

Выцвел он в город.
Ветрами напуган бутон.
Розы ночные
выходят на цветоотдачу.
Сад каменеет,
зовёт лепестки в бурелом.
Ах, какой юный
и глупенький макчик!..

Ты не пускай его
в тернии тех икэбан,
Там, где нарцисс
снисходил до домашних бегоний.
Разве не слышишь,
что все эти зёрна — мольба?
Всё это только —
мольба о ладони…

…Ночь происходит.
Но мне в ней не произойти.
Бросило время.
Оно не нашло очевидца.
Помнишь, когда-то
нам всем улыбались цветы?..
———
Санкт-Метерлинк
Утопал в затяжной чечевице…

Это даже не дождь —
это что-то из области Шнитке.
Дождь вселяется в жизнь,
он хватает за ручку калитку.
Он, как море в штормах, —
просто так объявляет сиесту,
И попробуй смолчать, не запеть,
не поддаться оркестру.

Бриллиантовый шум.
Капли бьются об окна быками.
Матадоровый край
был пронзён бандерильями ливней.
Стану Лоркой на час
в тишине заполярной Тосканы.
Я спою тебе сад, или город,
как минимум — Рио.

Полонезы шагов
всё пронзительней —
в рёв океана.
Разрывает вода
на крупицы твоё отраженье.
Голубь смотрит в окно,
как качает ковчегом веранду.
Виноградинки глаз…
Где-то там —
под вселенной движений.

Я несу на руках
утомлённые звёзды дыханий
И целую их в свет,
нарушая задумчивость камня.
Я — твой мраморный смог,
но меня от тебя филигранит.
Истончаюсь в дыму,
становлюсь ожерельями Камо.

Будешь ветром моим!..
Будешь фугой расплавленных скрипок.
Замирай и танцуй
в отраженьях сырой колокольни.
Подари мне ночлег
и своих терракотовых рыбок.
Но любовь — не дари,
ибо мы где-то там, за любовью.

Разбегайся со мной
далеко — за пределы разбега.
И не бойся, когда
из тебя зазвучат медуницы.
Положись на меня,
на одно, на совместное Эго.
Траводрево моё, вспоминай:
я — твоя зверептица.

Из экспрессии рук
мы сложили загадку гитары.
Акапельно молчим,
погружаясь в тела акведуков.
Лань бегущей воды…
Я смотрю на тебя ягуаром.
_______
Это даже не дождь —
Это что-то навстречу,
Друг в друга…

Наше море неона волнуется раз…
Тени в окнах кафе расставляют фигуры.
Стёкол матовый дым. Задремавший витраж.
Тихо падает снег… Утончённо. Ноктюрно.

И, застыв на распутье дорог и витрин,
Как пылинка веков на рубаях Хайама,
Человек человеку признался в любви —
Эту снежность в другой,
Продлевая тем самым…
…
Омывает гранит световая волна.
Двое. Вечер. Кафе.
Две случайности —
Фатум.

И пускай, что она,
Может быть — не жена…
Да и он ей — не муж…
До сего снегопада.
_______
Мы не знаем совсем,
как продолжится снег,
Скольким звёздам взойти
в заповедниках терний.
Только, если ты мой
дорогой человек,
Ты меня разглядишь
за январской метелью.

San — Петербург —
Священный город!..
Где Пётр нордическим поэтом
Дарил Неве в часы Авроры
Окаменевшие сонеты…

Sun — Ленинград!..
Ворчливо солнце:
«Эх, понаехали туманы!..»
И осень — тлеющим червонцем
У сада Лётного в карманах…

…Пойдём, молчание за словом,
По позвонкам столетних лестниц,
К пенатам площади Дворцовой,
Застывшим мраморную песней.

Здесь классицизм до эпатажа!
Ампира — пафосная лира!
И бьётся сердце Эрмитажа,
То Магаданом, то Каиром.

Моя Венеция вне Рима!..
Неву три века точит камень.
Мосты, как крылья херувимов,
О, сколько жизней отмахали…

Здесь «сукин сын» не только Пушкин!
Немало у Петра арапов,
Что с грубой дикостью — по-русски —
Берут небесное нахрапом!..

…Веди меня, сырой поребрик,
К заветам муз вдоль неонравов!
От репликантов и их реплик —
В храм Александро-Невской лавры!

Веди к Васильевским титанам,
И тост найдём на горле штофа:
«Пусть расцветёт букет фонтанов
В имперской вазе Петергофа!

Пусть львы Невы топорщат гривы
На монотонный говор чаек.
Мы — дети Финского залива,
У нас — Россия за плечами!..»

…Сон — Петербург —
Фантом поэта!..
Ты снишься маленькому Фебу!..
———
О, как мне дорог
город этот,
В котором я…
Ни разу не был.

От какофонии земной
укрылась маленькая флейта —
Она уехала за шум,
нашла забытую лачугу,
Где развивала по ночам
свою самшитовую чуткость:
То к полушепоту листвы,
то — к переливам канарейки.

В её друзьях был старый мяч.
Они встречались под кроватью.
Твердил прыгучий в темноте,
что движут всем законы Сферы.
И флейта пела для него
о мирозданье за портьерой,
И ощущала — в этот круг
уже не выскочит приятель…

…Так вырастала красота,
не понимающая кромки —
Внизу ни ноты не сказав,
но договаривая выше.
Опровергая глухоту
слезой таинственной и звонкой,
Парила тросточкой весны
над ураганом барбариса.

И пусть бывало тяжело,
и пробегал мороз по граням,
Но лучше — в соло дозвенеть,
чем быть молчанием в оркестре.
———
А где-то громко шла война…
Сидели звуки под арестом,
Без прав на музыку свою
и разговор на филигранном.

Расправив крылья золотые,
Сентябрь над городом зависнет,
Разгонит сумрачные тучи,
И ливень будет холостым…
Ты, безусловно, отправляешь
Все неотправленные письма —
Без слов, без марки, без конверта —
Летят тетрадные листы.

Их ветер в клочья превращает,
Их парки высекли хвощами,
И на обрывках странный адрес:
«Дом — взглядом в даль. Сырой проём».
А ты всё ждёшь и всё прощаешь…
А ты всё ждёшь и всё прощаешь,
Но увядает за плечами
Родство с парящим сентябрём.

И кто-то истово гадает
Над проржавевшими плодами:
Кому бордовую открытку
Вручит продрогшее стекло?
Её края — как нервы скрипки —
Подобны той кардиограмме,
Что частым пульсом вырезает
В груди страдающий кулон.

Лишь незнакомцу непонятен
Язык прожилок, красок, пятен.
У неотправленных конвертов
Есть несомненный адресат…
Твой человек, как век, невнятен.
Он — меж молитвой и проклятьем.
— Ну хватит. Всё! А вдруг не хватит?..
Его окно выходит в сад.

И ты всё ждёшь…
И ты всё пишешь…
И бессловесные афиши
Уносит в осень безответно
Звонящий дважды почтальон.
Он для тебя остался рыжим
И потому — бежит по крышам.
Лимонный свет из рощи выжат.
«Дом — взглядом в даль.
Сырой проём».

Но адресат — почти вне данных…
И беспредельным, бесприданным
В глухих чуланах лес-полесья —
Листва оранжевой вдовы.
И ходит сумерками дама,
Где смех кипит у балаганов,
И встречи ждёт своей нежданной:
— Не вы ли это?.. Нет, не вы…

Ну что же, друг, тогда — прощайте…
Прощайте всем и всё прощайте…
И я прощу, и вы — прощайте… —
Несут усталые уста…
И в ней царит сплошное сальдо.
И листопады крутят сальто.
И в этом золоте сусальном
Идёт зачем-то на почтамт.

— Быть может, что-то он ответит…
Ах, это вы?..  Ах, это ветер…
_______
И может, даже не заметишь
Дом — взглядом в даль и тот рубеж,
Откуда выстраданной медью
Взмывают клетчатым из клети
Все недописанные письма
Из неотправленных тебе.

И грянул гром…
Отпрянул сенокос.
С прищепок простыни
отхлынули к веранде.
В древесной мидии
дрожит трусливый пёс —
прогнать лейступника
он не давал гарантий,
хотя почуял
проливного за версту.
Ветра озонные
кружили над сторожкой…

Вдруг распахнулась высь,
рождая наготу!
Мелькнула молния
серебряной застёжкой,
и стало дерево
салатовым зонтом.
Лежат под вербами
заблудшие коровы.
Седой пастух
не называет их скотом —
он чаще к людям
обращал такое слово.
…
И грянул гром…
Крестились мужики.
В сосновых пагодах
шептались о погоде.
Трава — израненной —
лежала у реки,
почти захлёбываясь
в том водовороте.

Костлявый стог
предчувствовал беду,
мечты крестьянские
протягивал к покосам:
в них возят лошади
душистую еду,
в обозе сена утаив
картину Босха.

Там солнце девицей
гуляет по цветам,
в кустах разденется —
и ягоды краснеют.
Заерепенится орехами каштан,
ревнуя к ясеню медовую Медею.
…
Но это присказки
и призраки жары,
и небо катится
прострелянным бидоном.
За тюлем сетчатым
спищались комары
на том, что каждому из них
положен донор.
А в роще сумрачной
рыдает сырота,
от древа к дереву
кочуя бесприютной…
———
Усну безбожником
за пазухой Христа.
Пусть шторм стучит
в иллюминаторы каюты.
И мне пригрезится:
я копны возвожу,
как возводили
пирамиды — египтяне.
Шепчу разбросанному
в поле чертежу:
— Не бойтесь, травоньки,
сегодня гром не грянет.

Вьётся дождь прохладный нитью Ариадны.
Выйду за эфиром в сельский лабиринт:
тени на ступенях — гибкие мулаты.
Доклевали август снегири зари.

В небе остывают ветхие титаны —
лес чернеет склепом, ржавые кресты.
Знойное преданье — «Лето, до свиданья».
Я с тобой прощаюсь, ты — меня прости.

Яблони у дома — лиственные вдовы —
срублены под остов старые мужья.
Расселили деток по большим бидонам,
завернув младенцев в «Слово бытия».

Встали у запруды первые простуды,
потемнела грива выцветшей воды.
Больше не услышу травы-самогуды.
Табор сенокоса. Жёлтые плоты.

Алые деревья — сонные царевны.
В роще, что ни тополь,
всякий — коренной.
———
Песенное слово.
Наигрыш напевный:
«Вот моя деревня.
Вот мой дом родной».

Уже не встретишь в просеке
ни ягод, ни гриба.
И лес — пустой и брошенный,
как старый барабан.

Холодная, тяжёлая
последняя роса.
Серебряные жёлуди
роняют небеса.

Часы застыли в темени,
не спущена стрела.
Теперь они — без времени,
а сердце — без угла.

Уйти куда-то хочется
под именем Никто.
Пусть дождь кудахчет кочетом
с кренящихся шестов,

пусть гром свинцовой палицей
колотит по камням,
пусть всё здесь продолжается!
Но только без меня.

И в путь — за трясогузками,
за птицами — на юг.
Душа моя, ты — русская.
Не враг мне и не друг.

Ты в зное ждёшь поветрия,
видать, сама — с душой.
Иди за неизведанным!..
А я домой пошёл.
———
Прощай, моя скиталица.
Увидимся к весне.
Как без тебя мне маяться?
Да, так же, как и всем.

Ну, что с того —
четвёртый снег?..
Ну, да — замёрзшая вода.
Ведь он не первый, не второй.
И, видно, где-то запоздал.
Бездомным бродит в темноте:
— Подайте тёплую ладонь…

Четвёртый снег мечтает стать
незамерзающей водой.

И на перчатке малыша
снежинки выпорхнет душа.
И над стадами непогод
летит от белых пастушат,
туда, где цифры не нужны
для неподдельной белизны…

И мы глядим на первый снег,
что к нам зашёл со стороны.

Он каждый раз неповторим,
пускай «двадцатым» назовут.
Но знаешь ты, и знаю я,
что нет законченных минут.
Вот потому и жизнь — одна:
у ней ни берега, ни дна.

И всё, что было на земле,
цепи не знает и звена.
И смерти нет, а есть — снега,
которым дали имена.
И лопнет белая струна!
И
в
об-
мо-
рок!
И — тишина…
…
Сегодня скучный человек
стряхнул с плеча фантомный шёлк,
но снег ещё не проходил,
а человек давно прошёл.
———
Так мы останемся во всём,
не зная первых и вторых…
И вне имён, времён — в проём —
беззвучно падают миры.

Если встать у реки,
Если в омут вглядеться —
До времён — водоём,
После старости — детство.

Кем пойдёшь по воде,
С кем построишь плотину?
Так живёшь… И живёшь…
И вдруг — суть
Накатила.

Подошла, не спросив,
Пальцем в главное ткнула:
— Ты забросил искать.
Двести тысяч прогулов…

В белом саде камней
Предаёшься распаду.
И в себе не открыл
Каждый том,
Каждый атом…

…Над водой зреет крик
Ричардбаховских чаек.
Только долгая ночь
Нас к себе возвращает.

Но уходит в песок,
Да и сам — по пустыне.
А придут холода —
Вдруг замрём
И остынем.

Не смолчав чепухи,
Не сказав, что хотели.
Словно древу — листву,
Нам отбрасывать тени…

Я стою у воды,
Где лучи у излучин.
Людям выпало жить…
Удивительный случай.
———
Мне — средь тысяч ветвей —
Быть плодом неизвестным.
Но в ладони твоей —
Наливное созвездье.

Точно
Старое фото —
Зрачками ощупывать сад.
Томный плод подмигнёт,
как проектор, оранжевой точкой.
Обретается цельность
сквозь этот привычный распад.
Пульс усталой земли
отражается в долях височных —

Гулким отзвуком он 
путешествует в недрах ума,
И по генам тугим
 опускается в древние гроты —
В них сокрыт Некрополис,
в нём склепов — великая тьма.
Эти «я» до меня —
первый камень в строительстве рода.

Это память от всех —
в ней огонь первобытных костров,
Архаичный топор
и оскал саблезубого тигра.
Обвивают сандали
бессмертные розы ветров,
Вырезая шипом
путеводные карты на икрах…

…Все они полегли
где-то там — за курганами дат.
Я остался один.
Голоса их туманней и тише.
———
Точно старое фото —
Зрачками ощупывать сад,
Чтоб средь спелых плодов
Различить отражение
Бывших.

Весенний день —
прозрачный и проточный;
Пылает луг,
и мы — в дыму цветочном —
Из первых трав сложили оригами,
Задерживая время как дыханье.

Ты пробуждала на ветвях сухие листья,
И пост’осенний лес подмигивал по-лисьи.
Закинув олово, разглядывал фигурки —
Как в небо падают грачи и демиурги.

Они — предвестники малинового зноя.
Взошла Апрелия на царствие земное.
В прудово-яхонтной воде утопли льдины.
На старт готовятся зелёные турбины.

Не оцарапает ни ветром, ни хвощами,
И нам черёмухи дорогу освещают.
В ночи затеплится лимонная лучина.

Мы отдаляемся…
Уже неразличимы.

Может быть осень,
а может быть нечто другое —
Я ощущаю в себе обнажённое,
проще — нагое…
Рог водосточный наполнится
гроздьями гнева.
Время осыплется вправо,
а вспомнится — слева.

Всем постороннее:
памяти, зеркалу, взгляду.
С автоответчика
стёрты волненья наяды.
Пятничный Бахус
оставлен под сенью латино.
Как я к ним выйду,
когда я совсем без хитина?

В триптихах окон
распустится сад наваждений.
Место под солнцем
займёт геометрия тени.
Фронт дождевой
заведёт артиллериею с тыла.
Смотришь в своё отражение —
Видишь затылок.

Это не грусть, не печаль,
Не сомнение даже.
Это — за каменным остовом
Многоэтажек.
Это танцует рубинами
в кружеве меди.
Это не вспомнят,
не знают,
не ведают
Эти.
_______
Так и живёт
сопричастностью
бытоотшельник.
Хоть ощущает на горле
вечный ошейник.
Дождь оставляет
на окнах сырые ожоги.
Я перед страхом —
взглянуть в этот мир
Обнажённо

В забеге облаков
никто не будет первым…
И ты — остановись…
Нам некуда спешить…
Там — где-то высоко —
рубиновые сферы
Нас музыкой зовут
к прародине души…

…Я слышу светлый Зов…
Он — до меня и после…
Дарующий всему
пространственный покой…
О людях думал хлеб
в оранжевых колосьях…
О хлебе — человек,
ходящий за сохой…
_______
Так всё имеет связь…
Кольцо рукопожатий…
Продли свою ладонь
вдоль шёпота часов.
И сферою взойдёшь
среди сестёр и братьев,
Парящих бытием
над вечным колесом.

Нет, не падает снег.
До него — далеко.
И в руках моих — хлеб.
 По губам — молоко.
На румяных часах —
без пяти до шести.
Жизнь — большая вода —
заставляет грести.

У костра мужики
разбирают Союз.
— Я пойду, половлю?
— Ну, конечно же, Русь…
Но уже не видать
в темноте поплавка.
Одноокая ночь
в серебристых плевках…

— Ну, чего? — Ничего.
— Посиди. — Хорошо…
От ухи — аромат,
от людей — запашок.
Мама-ёрш увела
спать малюток ершат.
Заболело в груди —
оказалось, душа.

И сижу, и молчу.
Ничего не хочу.
Обступили ветра
наш брезентовый чум.
Свищет речь, как картечь.
Надвигается сечь:
— …А Бориске чего?
— Кабы голову с плеч!..

Освещает огонь
коренную Арго.
В ней всесильный «Нептун»
— за чертей и богов.
Вдруг в траве промелькнул
непонятный комок.
Я спустился к воде.
Я подумал — щенок.

Раздвигаю камыш,
напоённый росой.
Глядь — дрожит в камыше
малолетний косой.
Мать забили вчера
плечевым-боевым.
Он подумал — убью.
Я подумал — живи…

И целую в глаза.
Прячу зайку в рюкзак.
И тайком с вещь-мешком
заскользил партизан.
— Ну, чего там забыл?
— Раздаётся с бугра.
— Подождите меня.
Понимаешь — игра…

От костра — теплота,
от людей — мерзлота.
Месяц шёл по воде
с упоеньем Христа.
Песни ночи вокруг —
чёрный стереозвук.
Пробираюсь на луг:
— Ну, выпрыгивай, друг.

Кто-то ухо ему
чем-то так раздробил,
Что клонилось оно,
как поникший ковыль.
Развяжу, разбужу:
— Всё. Давай-ка, беги.
И помчался косой
в лапы древней тайги…

Возвращаюсь,
а там проверяют лавсан.
— Ну, и где же ты был?
— Мирозданье спасал.
На горячий песок
повалюсь у костра.
Засыпаю… Сквозь сон:
— Разве это игра?..

И прошёл, может, час…
Я не вспомню сейчас.
Суета. Пестрота.
Что-то люди кричат.
Слышу: — Замер он вдруг,
и его — об приклад.
— Ну, а где?
— А вот там,
возвращаясь назад…

…На брезенте лежит
умерщвлённый косой.
Ухо съехало вбок.
Кровь бежит полосой…
———
И посыпался снег,
застилая глаза:
— Он ко мне прибегал,
чтоб спасибо сказать.

Мы встретимся с тобой
в реликтовых садах
У хвойных колоннад
салатовых дацанов.
До жатвенных ветров
и томного плода,
Покуда верит цвет
сюжетам Тициана.

Нам небо разожжёт
сиреневый дракон
Полуденной искрой —
до полымя заката.
Мы девственны в словах,
как хлеб и молоко
В котомке пастуха,
ушедшего куда-то.

И ты взираешь вдаль,
как будто для меня,
На бледный барбарис
и брошенные склепы.
Как чужда наготе
корсетная броня,
И талии твоей —
батистовые цепи.

Я руки разбужу,
как озеро в ночи,
Движением волны —
к мерцающим глубинам.
Мы в зарослях луны
бессовестно ничьи,
И лайкровый туман
сбегает по ложбинам.
_______
Не думай ни о чём
двенадцать тысяч лет:
Откуда мы пришли,
кем были до распада.
Иначе облетит
и слово, и поэт,
Как лиственный собор
реликтового сада.

В руинах трав я встречу осень —
Бездонно, тихо, вопреки,
Когда рубиновые гроздья
Плетут смертельные венки.

Как хорошо в такие будни
Быть не придуманным другим,
Идти сквозь лес на звоны лютни,
Томясь высоким и благим.

Люблю твой хлад, сырое небо
И дождь, сбегающий с цепи.
Когда хладеющая нега
Тайгу надеждой окропит,
_______
Соборы северного леса…
Здесь прихожанин держит нож.
Драконы, сказка, там принцесса…
Ты веришь — значит, ты живёшь.

Вот и кончился миг…
Мы подводим итоги секунды.
Сколько было всего
в нашей вечности в миниатюре:
И стилет стрекозы,
разрезающей воздух над клумбой,
И подрамник окна,
окрылённый атласной фактурой.

В тополиных снегах
застывали соборами лица.
Разбивался бокал —
замирал мириадами блёсток.
И тянулась рука до руки
бесконечным вопросом,
Не умея смолчать,
вне желания остановиться.

Светел каменный сад.
Он — движение белого тигра.
Строем алых скульптур
изогнулись плодовые девы.
Что успел я сказать
в этом море
медлительных микро?
Вот и кончился миг…
Вместе с ним —
и Тамара, и Демон.

Пальцы выбил рояль,
и звенит обнажённая нота,
Наполняя листву то ли сном,
то ли музыкой ветра.
За мгновением тем
у часов — есть иные синоды…
Но тянулась рука до руки
бесконечным ответом.
_______
Вот и кончился миг…
Поминай его имя не всуе…
Вот и кончился мир,
и полёт тополиного снега.
Только помни о том,
что любовь — это то,
что танцует.
Так кружили тогда —
в том мгновении —
Два человека…

Качался лодкой на приколе —
Дождём залитый подоконник…
Дом вспомнит детство:
мох и стружку,
И первый вдох
открытой вьюшкой.

Он вырос в мареве окраин,
Там, где дома не умирают,
Где жизнь — собрание симметрий,
И никого — на километры.

Под крышей ласточки порхали,
Когда — салатовым барханом —
На дом ложился май медовый,
И в доме не было бездомных.

В нём жили люди, тени, вещи:
Кто первозначней — не ответишь.
Мечтали, пели, уходили,
Став Фотосинтезом единым.

И дом молчит. Его натура —
Сопровождать уют фактурой.
Но глубина глухих расселин
Познала родоизмещенье…
_______
Мы вместе с ним стоим на тверди,
Вкусив домашнее бессмертье.
Без чертежей растопим печку,
И — вечность вписана в колечки.

Колодец — звонница
небесных светлячков,
И ночь наброшена
индиговым сачком.
Пойдём вдоль озера.
Не вытопчи росу.
Гадай по шорохам —
кто спрятался в лесу.

За тёмным неводом
побегов и хвощей
Наш дом висит
на керосиновом луче.
Плетётся с пастбища
к забору молоко.
Дом — это странствие,
нашедшее покой.

Прильнёт черёмуха
к древесному шатру.
И старый пёс,
и занавески на ветру…
_______
Стоим и слушаем
у леса за плечом,
Как в травах шепчется
вселенский родничок.

Мне дорог Океан —
сырое сердце мира —
пульсирует волной
индиговый сапфир.
Я жду на берегу
плывущих из Каира,
хотя нам никогда
не свидеться, Каир…
…
Вздымается вода
неядовитой коброй,
и капельки спешат
по вымокшему трапу.
В округе злые все,
а я — какой-то добрый —
из гальки золотой
жилище строю крабу.

Его прапрадед знал
кручины Такубоку,
но в море унесло
печальную игрушку…
Сегодня будет шторм.
Откуда-то с востока
на солнце наползло
промозглое удушье.

От пристани бредут
бесхитростные люди,
болтают о крючках
и пойманном минтае.
Уверен, никогда
таких уже не будет —
как грустно, что о том
никто и не узнает…

Люблю простых людей
за связь с необъяснимым,
с прародиной такой,
где всякому — спокойно.
У дома рыбака —
плетёная корзина…
В корзине тёплый хлеб…
Корзина пахнет полем…

И юная Ассоль
чего-то ожидает…
Ей имя подарил отец —
большой мечтатель.
В их буднях от сохи —
всё во время, всё кстати.
Горящие глаза
ещё тревожат дали!..
…
Сегодня будет жизнь
не книжного состава!..
Такую и вблизи
не выглядишь в бинокль…

Я лягу у воды,
задумавшись о главном…
Посмотрит небо вниз —
узнает иероглиф.